Неточные совпадения
— Да я был в Германии, в Пруссии, во Франции, в Англии, но не в
столицах, а в фабричных городах, и много видел
нового. И рад, что был.
Темно-зелеными садами
Ее покрылись острова,
И перед младшею
столицейПомеркла старая Москва,
Как перед
новою царицей
Порфироносная вдова.
Только Париж — Город-столица, Город мировой,
новый Город
нового человечества.
В екатерининские времена на этом месте стоял дом, в котором помещалась типография Н. И. Новикова, где он печатал свои издания. Дом этот был сломан тогда же, а потом, в первой половине прошлого столетия, был выстроен
новый, который принадлежал генералу Шилову, известному богачу, имевшему в
столице силу, человеку, весьма оригинальному: он не брал со своих жильцов плату за квартиру, разрешал селиться по сколько угодно человек в квартире, и никакой не только прописки, но и записей жильцов не велось…
Всякий день ожидали
новых событий, но по отдаленности Уфы медленно доходили туда известия из
столиц. Губернатор В.** скоро уехал, вызванный будто бы секретно императором, как говорили потихоньку.
Такая полная невозможность утопить гнетущую скуку в тех простых и нетрудных удовольствиях света, которые в
столице так доступны для всякой порядочной женщины, вызвала в сердце княжны потребность
нового для нее чувства, чувства дружбы и доверчивости.
Москва же в те далекие времена оставалась воистину «порфироносною вдовою», которая не только не склонялась перед
новой петербургской
столицей, но величественно презирала ее с высоты своих сорока сороков, своего несметного богатства и своей славной древней истории.
В это именно время подоспела
новая реформа, и Семена Афанасьевича озарило
новое откровение. Да, это как раз то, что нужно. Пора домой, к земле, к народу, который мы слишком долго оставляли в жертву разночинных проходимцев и хищников, Семен Афанасьевич навел справки о своем имении, о сроках аренды, о залогах, кое-кому написал, кое-кому напомнил о себе… И вот его «призвали к
новой работе на старом пепелище»… Ничто не удерживало в
столице, и Семен Афанасьевич появился в губернии.
И Петр Иваныч был прав. Теперь Дракин везде: и на улице, и в театрах, и в ресторанах, и в
столице, и в провинции, и в деревне — и не только не ежится, но везде распоряжается как у себя дома. Чуть кто зашумаркает — он сейчас: в солдаты! в Сибирь! Словом сказать, поступает совсем-совсем так, как будто ничего
нового не произошло, а напротив того, еще расширилась арена для его похождений.
Опера-фарс «Орфей в аду», поставленная на русской петербургской сцене зимою, предшествовавшею открытию в
столице здания суда, представляла общественное мнение одетым в ливрею, дающую ему вид часовой будки у генеральского подъезда; но близок час, когда дирекция театров должна будет сшить для актрисы Стрельской, изображающей «общественное мнение»,
новую одежду.
Прежде любопытные иностранцы находили в России пустые, унылые города, где пять или шесть Судей составляли все общество; но теперь в каждой Губернии находят они цветущую
столицу, украшенную
новыми зданиями, оживленную присутствием многочисленного Дворянства, которое призывает их к веселиям лучших Европейских городов и своим приятным гостеприимством, ласковою учтивостию доказывает им, что обширные степи и леса не служат в России преградою для успехов светской людкости.
Прежде человеколюбивый родитель, удаленный от
столицы, в сельском уединении не имел средства достойным образом воспитывать своих детей — теперь, в
новом порядке вещей, нашел он более возможности образовать ум и сердце их. Пребывание многих дворянских семейств в Губернских городах и старания Правительства способствовали везде заведению благородных училищ.
В 1816 году 21 мая он вышел из Горного департамента и женился в Петербурге, а в 1817 году определен в Дирекцию императорских театров помощником члена репертуарной части; в этом же году была представлена и напечатана
новая комедия Загоскина в 5-ти действиях «Господин Богатонов [Богатонов — персонаж комедии М. Н. Загоскина «Господин Богатонов, или Провинциал в
столице» (СПБ. 1817).], или Провинциал в
столице», посвященная князю Ивану Михайловичу Долгорукому, которому автор комедии был всегда сердечно предан.
На мою родину, в древнюю русскую
столицу; я соскучился, не видав столько лет Кремля, не слыша звона его колоколов; в Москве начну
новую жизнь — вот чего жаждет душа моя, о чем молюсь ежеминутно богу, о чем грежу во сне и наяву…» Надобно было видеть Шушерина, чтоб почувствовать всю горячность этого желанья, всю искренность этих слов!
Столица королевства закипела тогда
новою жизнию: в ней толпилось множество ваших соотечественников.
Гнилая петербургская осень по-прежнему висела над
столицей, по-прежнему серело небо без малейшей солнечной улыбки, по-прежнему кончались одни уроки и начинались другие, по-прежнему фея Ирэн, всегда спокойная, ровная, улыбалась мне при встречах, а между тем точно
новая песенка звенела в воздухе, веселая весенняя песенка, и песенка эта начиналась и кончалась одною и тою же фразой...
И выезд в Вену в светлый и теплый октябрьский (по
новому стилю) день сразу дал мне верную и привлекательную ноту этой весело-привольной
столицы.
В Мюнхене я нашел немецкую областную
столицу, где благодаря дилетантству ее короля Людовика I все отзывалось как бы обязательным культом античного и
нового искусства, начиная с ряда зданий и целых улиц.
Париж уже не давал мне, особенно как газетному сотруднику, столько же
нового и захватывающего. Да и мне самому для моего личного развития, как человеку моей эпохи и писателю, хотелось войти гораздо серьезнее и полнее в жизнь английской"
столицы мира", в литературное, мыслительное и общественно-политическое движение этой своеобразной жизни.
Но перед
новым переездом в континентальную"
столицу мира"я столкнулся с русской молодежью в двух местах в Швейцарии.
"Успех скандала", выпавший на долю"Жертвы вечерней", и строгая, но крайне тенденциозная рецензия"Отечественных записок"мало смущали меня. Издали все это не могло меня прямо задевать. Книга была спасена, продавалась, и роман читался усердно и в
столицах и в провинции. И далее, в начале 70-х годов, по возвращении моем в Россию, один петербургский книгопродавец купил у меня право
нового издания, а потом роман вошел в первое собрание моих сочинений, издания М.О.Вольфа, уже в 80-х годах.
Перед нами в смутной дымке будущего тускло-золотыми переливами мерцала
новая жизнь, неизведанное счастье:
столица, самостоятельность, студенчество, кружки,
новые интересы. Так для нас.
Эта семья обогатилась теперь еще одним
новым членом: Фридрих Адольфович Гросс уезжает вместе со своими воспитанниками в далекую
столицу, чтобы уже никогда не разлучаться с горячо привязавшейся к нему семьей Волгиных.
Новые злобы дня всплыли на поверхности жизненного моря
столицы.
«Сброд», видимо, из боязни крутых мер
новой хозяйки — слава об этих крутых мерах прочно стояла в Москве — сам добровольно исполнил приказание «Салтычихи» и разбрелся по первопрестольной
столице за поисками о пристанище, разнося вместе с собою и толки о «душегубице Дарье», погубившей «пресветлую генеральшу», их благодетельницу.
Царь и великий князь всея Руси Иоанн Васильевич покинул
столицу и жил в Александровской слободе, окруженный «
новым боярством», как гордо именовали себя приближенные государя — опричники, сподвижники его в пирах и покаянных молитвах, резко сменяющихся одни другими, и ревностные помощники в деле справедливой, по его мнению, расправы с «старым боярством».
Жизнь
столицы всегда есть отражение жизни двора. Пышность и роскошь двора покойной государыни сменилась простотой и скромностью жизни
нового императора и его семейства.
Распродав всю квартирную обстановку, распустив прислугу и телеграфировав в Россию, чтобы деньги были переведены на одного из лондонских банкиров, Николай Герасимович уехал в
столицу туманного Альбиона, чтобы среди
новых мест и
новых людей отдохнуть и рассеяться от постигшего его удара.
Столица Польши одиннадцатого мая приняла в свои стены победителя и ожидала себе от него
нового короля.
Великий князь Николай Павлович одобрил это решение своего брата Михаила и даже отправил к нему генерала Толля, начальника главного штаба первой армии, главная квартира которой находилась в Могилеве на Днестре, прибывшего в
столицу с тайным поручением к
новому императору от главнокомандующего этой армией, графа Сакена, выразив ему желание, чтобы он оставался в Неннале с великим князем, под предлогом, что они ожидают императора.
Армия «комиссионеров» не редела от этих потерь,
новые члены прибывали в усиленной пропорции — все слои столичного общества выбрасывали в нее своих так или иначе свихнувшихся представителей: и уволенный без права поступления на службу чиновник, и выключенный из духовного причетник, и выгнанный из полка офицер, разорившийся помещик, сбившийся с настоящей дороги дворянин, порой даже титулованный — все, что делалось подонками
столицы, — все они были «комиссионерами».
Каким-то теплом, радушием и гостеприимством веет от таких домиков, все реже и реже встречающихся на святой Руси, не только в
столицах, но и в губернских городах. Они год за годом уступают место домам другого типа, — большим и красивым, но, увы, ни величина
новых, ни вычурная красота их архитектурного стиля не могут скрыть от глаз наблюдателя, что в основу их постройки положен не комфорт отжившего старого барства, а гешефт
новых народившихся дельцов.
В изъявлении усердия своего
новому государю, первопрестольная
столица одарила и вестника такими роскошными подарками, что сразу составила ему целое состояние.
Вечером 1-го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите
столицы и удивленный
новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии
столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, — огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву.
И в
новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в
столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских
столицах, разговор об ожидаемом на завтра приезде государя ― всё это с
новою силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей
столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностью и деятельностью, вы имеете все средства отвратить сие
новое несчастие.
Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской
столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о
новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этою любознательностью.